М.И. Ненашев

4. П. Чаадаев и Э. Гуссерль об особенностях европейской культуры // Философия, культура, жизнь. Вып. 2. Мин. просв. Украины. Днепропетровск, 1998.

скачать статью в zip-файле, 16Кб

П.Чаадаев и Э.Гуссерль об особенностях европейской культуры

В настоящей работе мы предполагаем сравнить рассуждения Петра Чаадаева и Эдмунда Гуссерля о своеобразии европейской культуры, чтобы выявить некий общий ход мысли, отразивший, как мы предполагаем, определенную и неслучайную константу европейского развития.

Итак, Петр Чаадаев и Эдмунд Гуссерль... Какие же конкретные работы этих двух философов можно выбрать для анализа и сопоставления? Ясно, что в предметно-проблемном смысле они должны быть совпадающими. Важнейшей темой творчества Чаадаева является противопоставление культур Европы и остальных народов, в том числе России. Эта тема выступает центральной в его "Философических письмах". Но и для Гуссерля тема специфики европейской культуры и ее отличия от культур других народов тоже является существенной. Именно она обсуждается им в сравнительно небольшой работе "Кризис европейского человечества и философия". Попробуем сопоставить идеи этой работы Гуссерля и принципиальные положения "Философических писем" Чаадаева, касающиеся особенностей культуры христианской Европы.

В шестом из "Философических писем" Чаадаев сравнивает древние народы Греции, Рима, Египта и Александрии, с одной стороны, и христианскую Европу, с другой, выделяя у них определенные различия. О древних народах он пишет, что все эти "блестящие цивилизации, древние, как мир, вскормленные всеми силами земли, связанные со всеми славами, со всеми величиями, со всеми господствами и наконец с самой мощной властью, когда-либо попиравшей землю", - тем не менее исчезли с лица земли. Почему же они исчезли, и какая их особенность положила предел их существованию?

"Дело в том, что принцип жизни, несший с собою до тех пор возможность существования для общества, был исчерпан; что материальный интерес, или, если хотите, интерес реальный, который один только определял ранее социальное развитие (везде выделено мной. - М.Н.), как бы выполнил до конца свою задачу и совершил предварительное воспитание человеческого рода; что дух человека, при всем его пылком стремлении выйти из земной сферы, лишь от времени до времени может возвыситься в области, где находится настоящая основа общественного бытия, и что, следовательно, он не в силах придать обществу его окончательную форму".

Итак, предварительное воспитание человечества на этапе существования и затем гибели древних народов и цивилизаций состояло в том, что дух человека, преследующий исключительно "материальный интерес", хотя и стремится выйти из земной сферы и стать чем-то большим, чем он есть в данный момент, лишь на короткий период возвышается до действительной основы общественного бытия. Здесь важно противопоставление, проводимое Чаадаевым между земной сферой и тем, что составляет "действительную основу общественного бытия". Эта действительная основа общественного бытия должна, следовательно, находиться вне земной сферы. И важно, что человечество на этапе древних народов оказалось не в состоянии преодолеть окончательно и необратимо зазор, отделяющий земную сферу от вне ее находящейся действительной основы общественного бытия.

В другом месте Чаадаев снова говорит об уроке, который можно вычитать в истории древних народов. И дает еще одно уточнение, почему дух человека оказался не в состоянии стать чем-то большим, чем он есть. Урок состоит в том, "что человек, предоставленный самому себе, напротив, шел всегда к все большему и большему падению". И если даже и были периоды прогресса и "высокого просветления" у всех народов, то, с другой стороны, "ничего не свидетельствует о постоянном и последовательном (т.е. необратимом. - М.Н.) движении вперед общества в целом".

Чаадаев подчеркивает связь все большего падения и конечного исчезновения древних цивилизаций с тем, что, с одной стороны, существо этих цивилизаций определялось исключительно материальными, земными интересами, и что, с другой стороны, эти народы были предоставлены самим себе, т.е. своей собственной воле. Иначе говоря, эти народы пытались сами решать, что хорошо, а что плохо. Среди народов, предоставленных своей воле, Чаадаев называет Китай и Индию. Оба общества не погибли лишь благодаря необъятной величине своего населения, но самобытность их утратилась, и в этом смысле "смертный приговор был все же произнесен над ними". Великое поучение, которое дает судьба этих народов, состоит, по мнению мыслителя, в возможности наблюдения, "во что бы обратился род людской без нового импульса, данного ему всемогущей рукой" [См.: Чаадаев П.Я. Соч. ? М., 1989. ? С. 97-101], т.е. если род людской так бы и остался предоставленным собственной воле.

Древним народам и цивилизациям Чаадаев противопоставляет другой исторический период, отличающийся тем, что здесь народы не были предоставлены самим себе, но, напротив, испытали действие божественного импульса. Важнейшей вехой этого периода было то, что один из нас, т.е. из смертных людей, был наконец признан достойным "быть облеченным Божественным авторитетом, так что Он стал с Ним одно, и возложил на Него поручение сообщить нам все, что нам доступно из Божественной тайны" [Там же. С. 71-72]. Речь идет о появлении Иисуса Христа и соответственно о тех народах, которые сознательно подчинились его учению, т.е. о европейских народах.

Чаадаев говорит о безусловном превосходстве нового, европейского, общества над древними. В чем же состоит это превосходство? Первое, что буквально бросается в глаза, это то, что европейские христианские народы выступают одним социальным и нравственным целым. Чаадаев пишет, что христианская Европа на протяжении веков составляла единую федеральную систему, т.е. фактически представляла собой одно политическое и экономическое образование. Эта система была, правда, разорвана протестантской Реформацией, но "когда Реформация произошла, общество было уже воздвигнуто навеки. До этого рокового события народы Европы смотрели на себя как на одно социальное тело, хотя и разделенное территориально на различные государства, но в нравственном отношении принадлежащие к одному целому". Он пишет о том, что в Европе в качестве публичного права фактически выступало право церковное, и войны рассматривались как междоусобные. "Весь этот мир жил одним и тем же интересом; одна идея его одушевляла. История средних веков - в буквальном смысле слова - есть история одного народа, народа христианского; это в буквальном смысле слова история человеческого духа".

Имеется в виду, что речь идет об истории не столько материальной - экономической или политической, - сколько об определенном духовном процессе. История европейских народов объединяет единое духовное развитие. Чаадаев подчеркивает: "Движение нравственной идеи - главное ее (европейской истории. - М.Н.) содержание; события чисто политические занимают там второстепенное место; и лучше всего это доказывают те самые войны из-за убеждений, которые были для философии прошлого [ХYIII] века предметом такого ужаса". Он ссылается на Вольтера, отмечающего тот факт, что убеждения вызывали войны лишь у христиан, но указывает, что сам Вольтер не доискивается причины этого явления. Причиной же было именно то отличие от древних обществ, что не материальный интерес движет христианскими обществами, но исключительно духовный, или по-другому, европейскими обществами движет принцип мысли. "Ясно, что царство мысли могло бы установиться в мире не иначе, как предоставлением принципу мысли всей его реальности" [Там же. С. 99-100]. Итак, Европа представляет собой царство мысли в его реальности.

В отличие от древних, европейские народы поэтому не предоставлены самим себе, но именно ведомы внешней по отношению к ним божественной силой. Зафиксируем это отличие еще следующим образом. Европейские народы в своем историческом развитии ориентируются на некий идеал, или некую цель, которые находятся не в самих этих народах, - как отражение условий их быта, психологии и т.п., но этот идеал и эта цель им предзаданы извне, идеал и цель буквально - не от мира сего.

Таким образом, идеал не выработан европейскими народами в соответствии с конкретными условиями их жизни - географическими, климатическими, а также врожденными психологическими чертами наличного этнического материала, традициями, выросшими естественным путем из естественных обстоятельств жизни, - но предзадан из независимого от всех этих обстоятельств божественного источника.

В другом месте Чаадаев пишет о том, что в древности "человек поневоле был обречен на искание образца в самом себе". Но удивительно, отмечает он, что новоевропейский философ, уже имея перед собой "возвышенные наставления, преподанные в христианстве, ...все еще подчас упорно пребывает в том кругу, в котором был замкнут древний мир, а не помышляет о поисках образца совершенного разума вне человеческой природы" [Там же. С. 83], который раскрывается в Откровении. Особо важна эта формула о "разуме вне человеческой природы", т.е. не вытекающего из человеческой природы, но тем не менее выступающего объединяющим образцом для исторического развития европейских народов.

Материал старого мира в то же время был использован для построения нового и материальная основа нравственного порядка осталась прежней, "так как Высший Разум не может уничтожить творение собственных рук". И сколько бы ни было духовных сил, рассеянных по земле, - Чаадаев пишет о "деятельных и сосредоточенных способностях Севера" и "пылких силах Юга и Востока" - все эти духовные силы соединились "в этот день (в день появления христианской идеи. - М.Н.), чтобы зародились поколения идей, элементы которых были до тех пор погребены в самых таинственных глубинах человеческого сердца".

Итак, в основе культуры европейских народов лежит, несомненно, тот исходный материал, в том числе и идейный, который обусловлен конкретными условиями их жизни. "Но, - подчеркивает Чаадаев, - ни план здания, ни цемент, связавший воедино эти разнообразные материалы, не были делом рук человеческих: все совершила идея истины". Этот факт, что европейские народы ведомы идеей истины, которая не является делом рук человеческих, т.е. не самими этими народами выработана, Чаадаев называет осью, "вокруг которой вертится вся сфера истории", и этот факт "объясняет и доказывает явление воспитания человеческого рода".

Чаадаев указывает на величие этого события - воспитание человеческого рода под действием идеи истины, которая не выработана самими европейскими народами, но предзадана божественным источником. Это событие необходимо поставить "вне обычного течения человеческих действий, которые никогда не бывают свободны от известного произвола, от известного рода прихотливости".

Чаадаев подчеркивает определяющее влияние на человеческий разум идеи божественной истины, идея обогатила человеческий разум новыми силами и впервые порожденными в нем потребностями. Но главным является "произведенное этим событием уравнение умов, сделавшее человека во всяком положении, на всяком уровне развития, при всевозможных условиях ищущим истины и способным познать ее - вот что налагает на эту эпоху от начала до конца поразительную печать Провидения и Высшего Разума" [Там же. С. 103].

Итак, главным результатом воспитания человеческого рода под действием идеи божественной, и в этом смысле нечеловеческой истины, состоит в уравнении умов, которое заключается в том, что европейский человек, - независимо от своего личного конкретного развития и эмпирических условий своего бытия, конкретных наклонностей и обстоятельств своей жизни, - теперь одинаково, так сказать, обречен, или, выражаясь по-современному, запрограммирован, на поиск и познание истины самой по себе; той истины, которая уже не обусловлена специфическими условиями существования данного народа, или данной исторической общности, или данной конкретной личности.

Европейского человека интересует не только и не столько истина, позволяющая ему ориентироваться и поступать более или менее правильно в конкретных жизненных обстоятельствах, или строить, например, успешную национальную политику своего конкретного, вот этого отдельного государства или вот этой конкретной отдельной общности - класса, сословия, социальной группы, - но божественная истина, истина божественного Откровения, для которой уже "нет ни эллина, ни иудея", - такова мысль П.Чаадаева.

Теперь можно провести параллель между чаадаевскими рассуждениями о поиске и познании европейскими народами божественной истины, которая не является делом рук человеческих, с рассуждениями Эдмунда Гуссерля об особенностях европейской культуры в работе "Кризис европейского человечества и философия".

Но предварительно отметим важное отличие между Чаадаевым и Гуссерлем. Последний в своей работе связывает особенность европейской культуры не с ее ориентацией на христианское Откровение, но с возникновением особой философской установки в Древней Греции, которая и развилась затем в европейской культуре. Эта новая философская установка явилась результатом деятельности отдельных личностей, "таких, как Фалес и другие", в другом месте он пишет о паре греческих чудаков, которая "смогла начать процесс преобразования человеческого существования и культурной жизни сначала своей собственной и ближайших соседних наций". Отметив это отличие между Чаадаевым и Гуссерлем, проследим теперь, в чем состоит сходство между ними в понимании особенностей европейской духовности.

Гуссерль пишет о том, что в Греции "возникает различение представления о мире и реального мира и встает новый вопрос об истине - не об увязанной с традицией истиной повседневности, но об истине общезначимой, тождественной для всех, кто не ослеплен традиционализмом, об истине самой по себе". Выделим это осознание греками различия между представлением о мире и реальным миром, независимым от человеческого представления о нем.

Далее Гуссерль рассуждает о том, что самым важным в теоретической установке философского человека является "решимость не принимать без вопросов ни одного готового мнения, ни одной традиции, чтобы одновременно вопрошать всю традиционно заданную вселенную об истине самой по себе, об идеальности". Сравним это положение о "вопрошении об истине самой по себе, об идеальности" со словами Чаадаева об установлении царства мысли в Европе, о "предоставлении принципу мысли всей его реальности". Немецкий мыслитель полагает, что речь идет не только о чисто познавательной позиции, но возникает требование "подчинить всю эмпирию идеальным нормам, а именно нормам безусловной истины". В результате реализации этого требования очень скоро "происходят далеко идущие перемены в совокупной практике человеческого существования, следовательно, во всей культурной жизни; она должна теперь удовлетворять нормам объективной истины, а не традиции и наивного опыта повседневности. Так идеальная истина становится абсолютной ценностью, влекущей за собой... универсально преобразованную практику".

В конце концов "обнаруживается неизбежное: если идея истины самой по себе становится универсальной нормой всех бывающих в человеческой жизни относительных истин, действительных и возможных ситуационных истин, то это касается и всех традиционных норм, норм права, красоты, целесообразности, ценности личности властителей, ценности человеческих характеров etc" [Гуссерль Э. Философия как строгая наука. - Новочеркасск, 1994. - С. 116-117].

Таким образом, Гуссерль, во-первых, говорит о познавательной установке на истину саму по себе, не привязанную больше ни к какой "традиционно заданной вселенной", а во-вторых, - о том, что эта норма объективной истины становится универсальной и стремится подчинить и преобразовать все стороны европейской жизни, ее эмпирическое, практическое бытие.

О подчинении всех сторон жизни европейских народов христианской идее и соответственном преобразовании этих сторон размышляет также и Чаадаев. В первом письме он указывает на то, что "ничто не обнаруживает вернее божественного происхождения этой религии (христианской. - М.Н.), чем свойственная ей черта абсолютной всеобщности, вследствие которой она внедряется в душах всевозможными способами, овладевает без их ведома умами, господствует над ними, подчиняет их даже и тогда, когда они как-будто сильнее всего сопротивляются, внося при этом в сознание чуждые ему до сих пор истины, заставляет сердце переживать не испытанные им ранее впечатления и внушает нам чувства, которые незаметно вынуждают нас занять место в общем строе. Этим она определяет действие всякой индивидуальности и все направляет к одной цели".

"Но еще поразительнее, - подчеркивает русский философ, - действие христианства на общество в целом. Разверните всю картину развития нового общества, и вы увидите, что христианство претворяет все интересы людей в свои собственные, заменяя везде материальную потребность потребностью нравственной (здесь и ниже выделено мной. - М.Н.), возбуждая в области мысли великие прения, каких история не наблюдала ни в одной другой эпохе и ни в одном другом обществе, вызывая жестокую борьбу между убеждениями, так что жизнь народов превращалась в великую идею и во всеобъемлющее чувство; вы увидите, что в христианство и только в него выливалось все, жизнь частная и жизнь общественная, семья и родина, наука и поэзия, разум и воображение, воспоминания и надежды, радости и горести" [Чаадаев П.Я. Сочинения. - М., 1989. - С. 32-33].

Еще один общий момент между Чаадаевым и Гуссерлем в описании европейской культуры состоит в том, что тот и другой подчеркивают бесконечность развития ее духовного горизонта, в отличие от культур других народов.

Гуссерль пишет о "мифо-практической установке" древних народов, при которой "спекулятивное знание ставит себе целью служение человеку в его человеческих целях" и противопоставляет ей непрактическую теоретическую установку, возникшую в Греции вместе с философией. И вот эта "теоретическая установка философа предполагает также, что он с самого начала твердо решает сделать свою будущую жизнь универсальной жизнью, смысл и задача которой - theoria, бесконечное надстраивание теоретического знания (здесь и ниже во фрагментах из Гуссерля выделено мной. - М.Н.)".

По мнению немецкого философа "новый, порожденный философией и ее отдельными науками дух свободной критики (ср. чаадаевское подчеркивание великих прений в области мысли и жестокую борьбу между убеждениями в христианской Европе. - М.Н.), ориентированный на бесконечные задачи, владеет человечеством, творит новые, бесконечные идеалы!". И далее: "В этой идеально ориентированной социальности сама философия продолжает выполнять ведущую функцию и решать свою собственную бесконечную задачу - функцию свободной и универсальной теоретической рефлексии, охватывающей также все идеалы и всеобщий идеал, т.е. универсум всех норм" [Гуссерль Э. Философия как строгая наука. - Новочеркасск, 1994. - С. 114-118].

Чаадаев, сравнивая древние общества с христианской Европой, формулирует общее положение о причине того, что древние народы остановились в своем развитии. Дело в том, что "прогресс человеческой природы отнюдь не безграничен, как это воображают: есть предел, которого ему не удалось переступить. Потому-то цивилизации древнего мира не всегда продвигались вперед. <...> Как только удовлетворен материальный интерес, человек не идет вперед, хорошо еще, если он не отступает".

Русский философ отмечает, что в древних обществах вся умственная работа служила и служит только одному - для удовлетворения физического существа. Конечно, этот земной (по Гуссерлю, практический, подчиненный служению человеческим целям) интерес не ограничивается одними чувственными потребностями, "но все же он проявляется лишь в различных видах стремления к благосостоянию вообще, завися от степени развития общества, от тех или других местных условий, выливаясь в самые разнообразные формы, но никогда в конце концов не доходя до потребностей чисто нравственного существа (выделено мной. - М.Н.)". И противопоставляет этим древним обществам, ориентированным на материальный интерес и запросы человека как прежде всего физического существа, христианскую Европу.

"Одно только христианское общество действительно руководимо интересами мысли и души". Можно сравнить с этой фразой слова Гуссерля об "идеально ориентированной социальности".

В этом руководстве интересами мысли и души, т.е. идеальными целями, "и состоит способность к усовершенствованию новых народов, в этом и заключается тайна их цивилизации. Здесь, в какой бы мере не проявлялся другой интерес, всегда окажется, что он подчинен этой могучей силе, которая в христианском обществе овладевает всеми свойствами человека, подчиняет себе все способности его разума, не оставляет ничего в стороне, заставляет все служить осуществлению своего назначения. И этот интерес, - подчеркивает Чаадаев, - никогда не может быть удовлетворен до конца: он беспределен по самой своей природе (выделено мной. - М.Н.); поэтому христианские народы должны постоянно идти вперед".

И далее выделяется то, что "хотя та цель, которой они стремятся, не имеет ничего общего с другим благополучием, единственным, какое могут ставить перед собой народы нехристианские, на пути христианских народов находится и это последнее благополучие, и оно им достается: и жизненные блага, которых одних добиваются прочие народы, получаются и христианскими".

Подчеркнем эту важную мысль Чаадаева: сознательно преследуя прежде всего идеальные цели и интересы, которые в силу своей природы гарантируют беспредельное движение вперед, христианские народы как бы попутно достигают также и тех жизненных благ, которые являются единственной целью нехристианских народов. Дело в том, что "огромное развитие всех духовных сил, возбужденных господствующим у них (христианских народов. - М.Н.) духом, доставляет им все блага, как телесные, так и духовные" [Чаадаев П.Я. Сочинения. - М., 1989. - С. 105-107]. В другом месте Чаадаев следующим образом формулирует эту же мысль: "Искали истины - нашли свободу и благоденствие" [Там же. С. 30].

Резюмируем наше сравнение рассуждений П.Чаадаева и Э.Гуссерля по поводу особенностей европейской культуры и отличия ее от культуры других, прежде всего древних, народов. Общими моментами выступают, во-первых, выявление ориентации европейских народов на некоторую независимую и внешнюю по отношению к конкретных материальным условиям жизни и потребностям этих народов ценность - истину как таковую. Отличие же состоит в том, что для Чаадаева речь идет об истине Божественного Откровения, а для Гуссерля - о постижении реального мира, как он есть сам по себе. Эта особая ценность, или особый идеал, как бы парит над конкретными интересами любой отдельной европейской нации, подчиняя их себе, и тем самым объединяя их в громадное сообщество, составляющее одну европейскую семью. Во-вторых, обоими мыслителями подчеркивается, что это принципиальное несовпадение движущей идеи с материальным интересом, всегда определенным и в силу этого ограниченным; потусторонность, если можно так выразиться, движущей идеи по отношению к материальному интересу, - обеспечивает бесконечное движение европейских народов по пути прогресса.

Если же абстрагироваться и от того обстоятельства, что в обоих случаях - и у Чаадаева, и у Гуссерля - речь идет именно о европейской культуре и духовности, то получим некоторое общее условие бесконечного развития какого-либо социума вообще и его возможности решения любых задач, встающих на пути этого развития. Это условие можно выразить уже знакомыми словами П.Чаадаева: "Искали истины - нашли свободу и благоденствие".

скачать статью в zip-файле, 16Кб